Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
– Ты уже почти спаслась.
– Ага.
– Я серьезно. Ты спаслась уже тогда, когда мы встретились, ты как раз перед тем уничтожила Данины лекарства.
Он помнит? Он помнит все обо мне.
– Другими словами, – я строю рожу, – я уже тогда была ненормальная. Главное было это не скрывать.
Мы смеемся, потом он говорит:
– Приходи ко мне во двор.
– Ты сказал, чтобы я никогда к тебе не приходила.
– Я имею в виду – в гараж. У моего деда был зарегистрированный, легальный гараж. Если там порыться, можно много чего придумать.
– Ты же знаешь, я эти самолеты терпеть не могу.
Я и сегвеи терпеть не могу, они превратили людей в инвалидов с усохшими мышцами.
– Систему надо использовать. Как и терапию. Сама говорила.
– А что у тебя в квартире такое, что туда нельзя?
– Винни-Пух. Дед Мороз. Мадагаскарские пингвины. Все те, кто нездоровым образом воздействуют на воображение. Все наши растратчики времени.
Хорошо сидеть рядом с гаражом Мантаса. Но мы даже не взглянули на самолет в гараже. Мама мне кинула ссылку на мультфильм про Винни-Пуха.
– Смотри, – показываю Мантасу. – Я перекину тебе в телефон. – И даже не спрашиваю, хочет ли он этого.
Сидим на земле и смотрим на дурацкого медвежонка.
– Он милый, – говорю я.
– Ему бы только поесть, других забот нет.
– Он двигается больше, чем мы.
– Но все равно кругленький.
– У него есть друг, поросенок, которого он любит.
– Наверное, это самая большая потеря нашего времени, – говорит Мантас.
– Что?
– То, что мы не можем любить. Только в цифрах можем показать: лав ю, лав ю, лав ю – и сотни сердечек.
Он прав. С другой стороны, если это и утрата, то такая давняя, что я и не вспомню. Разве можно тосковать по тому, чего не испытал? Читать об этом в книгах – одно, а…
– Но ты много читаешь, – говорю я Мантасу. – Намного больше, чем я.
– Еще конструирую. Больше заняться нечем.
Хотела пошутить, а вышло серьезно. Когда работники убрали сейф, у нас не осталось того единственного занятия, которое нам подходило. Он смотрит в телефон, а я в блокнот – мы точь-в-точь как те дети на лавочке в том парке.
– И мы почти не скорбим, ты заметила?
Мантас объясняет мне, что такое скорбь, но мне знакомо это слово – встречалось в текстах.
– Когда ушел дедушка, – говорит Мантас, – я не знал, что чувствовать. Это была первая утрата в моей жизни. И, поскольку я сразу отключился, остался один. Только потом на меня постепенно накатили эмоции.
– В системе, – говорю, – всё отмечают.
– В системе все избегают печальных эмоций. Особенно связанных с физическим уходом человека. Для системы это всего лишь один образ человека, другие в ней остаются.
Однако насчет скорби я с Мантасом не согласна: мы скорбим. Я до сих пор вспоминаю Ину. Разговариваю с ней. Когда она ушла, я страшно злилась, мне хотелось все растоптать. Хотелось растоптать и тогда, когда мама не захотела со мной встретиться. Ничего. Сегодня вечером встретится.
– Дедушки нигде не осталось. Было страшно.
– Ты с ним часто виделся?
– Мы вместе жили. Как в старину.
Каждый день?
О боже, это и правда страшно. Страшно отвыкать. У меня от тоски бион в тот же день распался бы.
– Как? От чего умер твой дедушка?
– Очень редкий случай. Во время терапии.
– Во время терапии?!
– А что? Что такое?
– Пойдем к Дане, – толкаю его блокнотом. – Ее сегодня опять не было. Может, ее уже совсем нет?
Дана есть. Мы сидим в ее комнате.
Она такая же, как раньше, нисколько не изменилась.
Как и Мантас, когда я увидела его в магазине без обезьяньего хвоста.
– Вы, наверное, уже знаете про мою ежедневную терапию, – говорит она ни весело, ни грустно.
Ежедневная терапия? Звучит угрожающе.
– Дана… – Я хочу сказать, чтобы она туда не ходила, как в тот раз сказала, чтобы не пила лекарств, но сейчас все не так просто.
Мне почудилось, будто Мантас хочет дотронуться до моего локтя. Я трепещу, как листок, который вот-вот оторвется. Сидя на софе, упираюсь ногами в пол. У меня никогда не было такой мебели. Дане разрешено иметь больше физических предметов.
– Дана, расскажите нам. Про прятки и жмурки.
– А я вам что-то разве рассказывала? Не может быть, – говорит Дана.
С меня, наверное, последние клочки оболочки осыпались, потому что такой холод охватил… Но Дана захихикала:
– Поверили, да? Не волнуйтесь, до моих мозгов они еще не добрались.
Мантас тоже вяло хихикнул. Дана снова раскачивается на стуле, качается и качается. А вместе с ней – леса, поля, грязь на животе, мамины поцелуи, дождь, который выстирал ее одежду. Мои леса, мои поля, мамины поцелуи – все, чего у меня никогда не было.
Если они что-нибудь сделают с Даной, если они что-нибудь сделают с Даной…
Я же знаю, что такое ежедневная терапия.
– Как они узнали?
– Увидели, что я во сне улыбаюсь, – тряхнув головой, отвечает Дана.
Когда Дана стала нам рассказывать, она и спать стала дольше. И даже улыбаться во сне.
– Они просили меня сказать, почему я улыбаюсь. И я не могла соврать.
– Дана, слушайтесь их. Я тоже послушалась. Используйте их методы и дробите сны быстрым дисперсным способом. Притворитесь, будто вылечились, тогда они быстрее оставят вас в покое. – Не знаю, что со мной делается, но я почти плачу.
Почти почти почти. Ежедневная терапия – это операция, которая называется неинвазивной. Я читала.
Они так поступают со стариками.
Они точно поменяют Дане память. Потеряет ее и сама даже не заметит. Потом и нас не впустит. Мантас говорит, не обязательно, я говорю, что обязательно.
– Твой дедушка умер во время терапии, – говорю я на лестнице, повернувшись к Мантасу. – Не хочу, чтобы так случилось с Даной.
– Знаю, – говорит Мантас. – Он очень любил Дану.
Пра-а-авда?..
Так, может, и в последние минуты, сидя на стуле во время терапии, он думал о ней? Может, те воспоминания, от которых он не в силах был отказаться, были о Дане?
После смерти деда Мантас нашел Дану. Дед не знал, что она жива.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
